Страница Алексея Яшунского

Вокзал в Нуадибу при первом посещении производил впечатление абсолютно заброшенного. Исписанные стены, какой-то мусор в каморке, напоминающей кассу, туалетная кабинка с песком по пояс — ничто не позволяло предположить, что на этом вокзале может быть жизнь. Ожидая, что поезд прибудет около трёх часов пополудни, мы приехали на вокзал заранее — примерно за час. Как оказалось, совершенно зря. Ожидаемый нами поезд прибыл только в двадцать минут девятого. До этого времени мимо вокзала прошло два длиннющих состава, громыхая 20-тонными вагонами для железной руды, и ещё один товарный состав со всякими вспомогательными вагонами. Каждый раз мы надеялись увидеть обещанный нам пассажирский вагон в составе, но его всё не было. Только около шести вечера поезд с тремя пассажирскими вагонами прибыл из недр пустыни, выгрузил пассажиров и отправился куда-то в недры порта на переформирование.

И до, и после появления поезда, жизнь на вокзале не затихала. Ещё когда мы приехали на вокзал в два часа дня, в той части вокзала, которая могла бы сойти за зал ожидания продавщицы развернули мини-рынок продовольствия, использовав в качестве прилавков то, что нам сначала показалось мусором, сваленным в кассе.

К железнодорожным путям подкатили ослики, гружёные тюками с поклажей. В зал ожидания медленно стекались пассажиры: в джинсах, и в голубых робах, в тюрбанах, и в кепках, и даже в шортах и спортивных костюмах, очень смуглые и не очень. Правда, только мы были европейцами, но, кажется, на нас почти никто не обращал внимания. Зал ожидания наполнялся жизнью, вполне соответствующей залу ожидания какого-нибудь провинциального российского райцентра средней полосы. Даже персонажи соответствовали: продавщицу, рядом с которой сидели две девочки-школьницы, и вокруг которой увивался маленький мальчик, вполне могли бы звать тётя Глаша, не будь она чернокожей. Кстати, именно она вмешалась, когда Ф., увидев драку мальчишек за пустую пластиковую бутылку, решил, что бутылки после использования надо сминать. Как только звук сминаемого пластика огласил зал ожидания, "тётя Глаша" воскликнула: "Зачем ты это делаешь?! Отдай мне это!" Проверка показала, что все бутылки на прилавке тёти Глаши — бывшие в употреблении. Тем не менее, вторую пустую бутылку мы ей отдали.

В углу зала ожидания расположился продавец чая. На газовой горелке закипал маленький чайник, а продавец переливал чай из стакана в стакан, чтобы образовалась та густая пена, которая в зависимости от региона делает чай то марокканским, то берберским, то сахарским, то мавританским. Продавец поднимал стакан высоко и пена тянулась из него в другой стакан, как тесто или карамель, совсем не похожая на жидкость. Продавец чая, казалось, делает свою работу только для себя, но периодически кто-то из ожидающих едва заметным жестом показывал что-то, а потом подходил за стаканчиком чая, в котором больше половины составляла пена.

По залу ожидания важно прошёлся высокий мавр в серой тоге, что-то уверенно говоря в сотовый телефон, перемежая свой диалект арабского французскими числительными. Вскоре после него в зале появился человек с бэджем металлургической компании, которой принадлежит поезд. Правда, оказалось, что он вовсе не продаёт билеты, но зато он показал, где находится на самом деле касса. Он был склонен пообщаться, но ограниченный словарный запас ему сильно мешал. Тем не менее, он поспешил мне сообщить кодовые названия всех поездов, проходящих по дороге ежедневно, число вагонов и локомотивов, вместимость вагонеток. Узнав, что я преподаю математику, он спросил, на каком языке преподают математику в России — на французском или на английском.

В часы намаза большинство ожидающих выходили из тени крыши вокзала и собирались на прямоугольнике, огороженном камнями. Самый высокий камень отмечал направление на Мекку, самый старший из молящихся вставал напротив него, и затем они все вместе произносили слова молитвы и многократно опускались лицом в песок. Горячий песок прилипал к лицам и молящиеся поднимались в каком-то подобии странных песчаных масок.

Когда уже стемнело, на нас наконец-то обратили внимание — появился представитель жандармерии. Он попросил нас пройти на свой пост. Там не было электричества: при свете фонарика он проверил визы и пообещал посадить нас в поезде в отдельное купе. В зале ожидания тем временем совсем стемнело, и общество стало напоминать деревенский клуб или посиделки на завалинке. Люди сидели в небольших группах и общались, где-то горели фонарики — освещения на вокзале не было. Зато прямо рядом с нами кто-то из будущих пассажиров раскрыл ноутбук и стал смотреть видеоклипы: видимо, в этих контрастах и проявляется XXI век.

Забота представителя жандармерии, возможно, была не так уж нужна — несмотря на давку при посадке в вагон, купе не были заполнены полностью. Нам действительно выделили купе, но оно ничем не отличалось от остальных: в нём тоже вместо стоявших когда-то швейцарских кресел были просто фанерные доски. Улёгшись, кто на этих фанерных сидениях, кто на полу, мы уснули.

Салон напоминал не столько самолёт, сколько какой-то паром или вообще коференц-зал. Синие кресла стояли длинными рядами, и пассажиры на них встречались лишь изредка. Я ел какую-то странную булку с изюмом из бисквитного теста, которое внешнем видом напоминало поролон. Подошёл какой-то мальчик, и я дал ему попробовать свою еду. Довольный мальчик стал жевать поролоно-булку. Самолёт стал снижаться, и я почему-то сразу понял, что мы снижаемся над Каракасом. В иллюминаторах замелькали классические карибские виды: почему-то они были слишком близко. А потом я почувствовал удар и услышал грохот. Очевидно, что приземление проходило не вполне удачно. Я успел испугаться, и понадеяться на лучшее, но следующий удар разуверил меня. Я содрогнулся от скрежета металла о металл и ... проснулся. Поезд с грохотом проходил очередной стык рельсов где-то в песках Мавритании.

Сменив две машины, мы добрались до отдалённого оазиса Уадан. Полноприводник Тойота нерешительно спускался по каменным уступам дороги с плато в долину оазиса. Среди зелени финиковых пальм торчали два минарета, а рядом с дорогой начали появляться арбузы — полосатые и не очень. Попетляв по улочкам деревни и высадив других пассажиров, водитель привез нас к auberge — наверное, так и надо переводить: "таверна". И выделенная нам комната, и большой огороженный двор, и сама хозяйка, и склад вещей в соседней комнате, всё это неуловимо что-то напоминало. Стоящий за окном КАМАЗ и десятки колей, расходящихся веером куда-то в пустыню только дополняли иллюзию. С поправкой на песок, оазис вполне походил на деревню в центральном черноземье.

На этот раз квартира оказалась какой-то совсем странной. Даже в нумерации квартир была какая-то алогичность, но номер 45 я всё-таки нашёл. За входной дверью неожиданно оказалась классная комната. Кажется, двое учеников прошмыгнули мимо, встала и вышла учительница. Я прошёл насквозь и оказался в каком-то подобии учительской. На столе стоял старомодный дисковый телефон. За следующей дверью располагался спортивный зал. Я заглянул туда: за огромными окнами защищёнными решёткой, открывалась панорама Москвы. Я вернулся в учительскую и стал подниматься по деревянной лестнице, ведущей наверх. Там обнаружилась ещё одна классная комната и спортзал поменьше. Я тут же понял, что здесь надо устроить танцкласс. Зачем-то мне захотелось сообщить об этом *. И * тут же появилась. Мы даже сделали для пробы несколько танцевальных па. Я обнял её покрепче, приблизился лицом к лицу ... и проснулся. Сквозь деревянные ставни пробивался серый свет, встающего за облаками над Уаданом сахарского солнца. Во дворе слышались голоса подручных хозяйки, мимо КАМАЗа проехал японский джип. Где-то на узких улочках развалин старого города проблеяла коза.