По необъяснимой причине период с конца 1922-го до начала 1924-го года в истории семьи Яшунских оказался чрезвычайно насыщен событиями и документами. Арест и освобождение Эммануила Генриховича, исключение Фелиции Иосифовны из университета, про которые я писал раньше, приходятся как раз на этот период. Но и в семье моего прадеда — Генриха Соломоновича — также происходили различные события, оставившие важные документальные свидетельства. В частности, переход на работу в Богородско-Щелковский Треста, благодаря которому до наших дней дошла автобиография Генриха Соломоновича, произошёл именно в 1923 году.
Сам он в своей автобиографии описывает свою карьерную траекторию после 1917 года так:
После Октябрьской революции вступил в Главод (Глав. Упр. Водного Транспорта), где занимал впоследствии должность Начальника части Снабжения; по слиянии Главода с Наркомпуть в 1919-20 году я перешел на службу в ХМУ (Хозяйств.-Матер. Управл. НКПС) в качестве Уполномоченнаго по снабжению деревянного судостроения.
На самом деле уже найденные мной документы говорят о том, что в Главоде Генрих Соломонович работал только с 1920 года. До этого, вероятно, он успел поработать на разных работах, в частности, в начале 1919 года, по-видимому, был бухгалтером, а в середине 1919 года, возможно, успел побывать секретарём домового комитета. Сведения о работе в Главоде и переходе в ХМУ подтверждаются документами из архива НКПС, а вот о дальнейших подробностях работы в структурах наркомата можно узнать практически только из автобиографии.
После ликвидации ХМУ я перешел на службу в ЦУРЕК (Центр. Упр. Речного Транспорта) и был назначен Уполномоченным Мологосудостроя (Управл. судостроительных работ Мологскаго района), в каковой должности я оставался до конца 1922 года, после чего предприятие это ликвидировалось.
Косвенным источником, подтверждающим эти события, оказалась поэтическая тетрадь Генриха Соломоновича. В ней присутствует написанное 2 января 1923 года в городе Череповце Вологодской губернии стихотворение про гостиницу «Россия», по-видимому, написанное «по горячим следам».
В нём на трёх страницах представлены зарисовки из быта постояльцев гостиницы, преимущественно связанные с вопросами пропитания. Вопросы эти, по-видимому, стояли чрезвычайно остро. В комментарии после стихотворения Генрих Соломонович приписал:
Будучи в командировке, я в этой гостинице «Россия» прожил 3 недели. С продовольствием дело было плохо. Хлеба давали 300 гр. в день. В столовой давали лишь один суп, без всякого навара.
По-видимому, в командировке в Череповце Генрих Соломонович был именно в качестве уполномоченного Мологосудостроя, о чём свидетельствует его автобиография. Далее Генрих Соломонович пишет:
Два месяца я был занят ликвидацией Московской Конторы Мологосудстроя, а затем с 1 Мая 1923 года я поступил в Правление Богородско-Щелковскаго Треста, сначала на должность довереннаго, а в Августе м-це утвержден в должности Помощника Заведующего п/Отделом Оптовой Продажи, каковой пост занимаю и поныне.
Заявление о приёме на работу в Богордско-Щёлковский трест датировано 18 февраля 1923 года, резолюции о принятии на работу датированы концом апреля, с 1 мая Генрих Соломонович действительно уже работал в тресте, и буквально сразу же отправился в командировку в Нижний Новгород — организовывать представительство треста на готовящейся Нижегородской Ярмарке 1923 года.
Ежегодная Нижегородская Ярмарка, прерванная революцией и гражданской войной, была возобновлена в 1922 году, но только на второй год достигла масштабов всесоюзного события, став нэповской предтечей будущих всесоюзных выставок.
Нижегородская Ярмарка в 1923 г. (фото из журнала Огонёк)
Ярмарка в Нижнем Новгороде продолжалась с 1 августа по 15 сентября 1923 года, и Генрих Соломонович, по-видимому, проработал там в качестве уполномоченного треста всё это время, а также участвовал в подготовке, которая началась с мая 1923 года. Из документальных свидетельств этого периода мне наиболее «симпатична» служебная записка авторства Генриха Соломоновича от 9 августа 1923 года.
В качестве «старшего» по представительству треста на Ярмарке, он ходатайствует перед начальством о вознаграждении наиболее ответственных работников:
Не говоря о том, что постоянные оклады т.т.Герасимова и Грачева, получаемые ими в Москве не соответствуют той ответственной работе, которую упомянутые товарищи несут здесь на Ярмарке (первый занимает должность бухгалтера вместо обычной должности старшего счетовода; второй занимает должность кассира вместо артельщика) я должен констатировать, что в то время, как все остальные сотрудники по окончании рабочего дня пользуются отдыхом, т.т. Герасимов и Грачев почти ежедневно сидят поздно ночью, чтобы привести в порядок все записи по операциям минувшего дня.
Ввиду всего вышеизложенного прошу Вашего разрешения о повышении т.т. Герасимову и Грачеву разряда ставки на время Нижегородской Ярмарки на 3 ступени.
Судя по резолюции на служебной записке, она возымела действие: оклады на время проведения Ярмарки действительно повысили, хотя и на две, а не на три ступени. По-видимому, в 1923 году руководители треста были вполне склонны использовать формулу «от каждого по способностям, каждому — по труду» в качестве практического руководства к действиям.
История Соломона (Эммануила) Генриховича Яшунского показала, что Москва в 1920-х годах могла быть небезопасным местом. Для Эммануила Генриховича всё завершилось, в общем, без последствий. К сожалению, его двоюродной сестре и почти ровеснице — Фелиции Иосифовне Яшунской, оставшейся жить в Москве, в то время как её родители с двумя младшими дочерьми в 1921 году вернулись в Польшу, повезло чуть меньше.
Интернет знает Фелицию Иосифовну в очень разных, хотя и связанных между собой ипостасях. Её работа в шинной промышленности оставила разнообразные следы, которые можно обнаружить и поныне: она автор словарей по химии, а также научно-популярных произведений («Повесть о каучуке»), она же — доктор экономических наук, эксперт журнала «Химия и жизнь», а также участница Первого женского автопробега в 1936 г. имени Сталинской конституции. В перепечатываемых «по кругу» биографиях Фелиции Иосифовны без указания конкретных источников фигурирует окончание ею экономического факультета МГУ в 1924 году. При этом в библиографических карточках составленных ею ещё в 1930-х годах словарей она записана как кандидат технических наук. Случайно найденные мной в архивах (ЦГАМ ф.Р-1609 оп.7 д.2193) документы об учёбе Фелиции Иосифовны в Университете частично объясняют это небольшое противоречие, и показывают, что упоминаемое в биографиях «окончание» было весьма драматичным.
Летом 1923 года Фелиция училась на экономическом отделении факультета общественных наук Первого Московского Университета и работала в учительницей на Красково-Малаховской опытно-показательной станции Наркомпросса (экспериментальной школе). Воспользовавшись каникулами в университете и отпуском на работе, Фелиция решила съездить повидаться с семьёй: поездки за границу в 1923 году были делом непростым, но всё ещё возможным. На работе ей выдали справку о том, что «против проведения ею следующего ей на общих основаниях отпуска с 1 июля по 1 сентября 1923 года за границей в вольном городе Данциге Президиум Красково-Малаховской Опытно-Показательной Станции наркомпросса ничего не имеет». Получив на общих основаниях заграничный паспорт, Фелиция отправилась в Данциг, где встретилась со своей семьёй. По её словам, родители предлагали ей остаться, но она отказалась, поскольку лучше «жить на оклад, но зато не дышать отравленной атмосферой угарно-шовинистического буржуазного строя Польши». К возвращению, однако, обнаружились препятствия. Согласно справке от латвийского консульства в Данциге, Фелиция не могла получить транзитную визу Латвии, не имея въездной визы СССР (c точки зрения современных законов это довольно странно, но как обстояло дело в 1923 году, я точно не знаю). Поскольку Советский Союз не имел в Данциге консульства, паспорт пришлось переслать в Берлин, из-за чего отъезд из Данцига задержался. В Москву Фелиция вернулась 10 сентября 1923 года — в разгар сессии, которую она должна была сдавать.
В результате опоздания к началу сессии Фелиции не удалось сдать все зачёты, а точнее она не успела сдать один из обязательных зачётов. Если верить версии, которую она излагает сама, её практически «подставили»:
...я лишь 10 сентября приехала в Москву, и в оставшееся мне до окончания срока экзаменационной сессии 10 дней — с 10/IX по 20/IX — сдала 6 зачетов и просто технических, в ,,погоне'' и ,,ловле'' за профессорами, не успела сдать последнего зачета. И то только потому, что профессор Новицкий обнадежил принять этот последний зачет 21 числа, а между тем все зачетные карточки проставленные в числах с 21 по 27 сентября по постановлению Деканата канцелярией были сочтены за недействительные, и, таким образом, последний зачет я сдала лишь 28 числа — и тем самым очутилась механически исключенной из Университета.
Из-за возникшей академической неуспеваемости, Фелицию отчислили из Университета. Она пыталась отменить это решение — в своей апелляции (которая, собственно, и хранится в архиве), она помимо описанных выше обстоятельств неполучения зачёта, приводит также следующие соображения:
Предполагаю, что ,,академическая неуспешность'' была лишь поводом, и явно несостоятельным поводом, и что не она привела к исключению меня из Университета, а другая причина: мое социальное происхождение. Но и причина в данном случае не выдерживает критики. Правда, отец мой мелкий фабрикант, но я уже 4 года (с 1920) живу совершенно отдельно от родителей (они в Лодзи, а я в Москве, они польские подданные, я гражданка С.С.С.Р.) и никакой материальной поддержкой с их стороны не пользуюсь.
Все эти аргументы не возымели действия: поверх «шапки» заявления студентки Яшунской синим карандашом выведена резолюция, оставляющая в силе её исключение как «политически и социально чуждого элемента».
Так что экономическое образование Фелиции Иосифовны осталось неоконченным. По-видимому, затем она перепоступила в другой вуз, получила образование химика-технолога и защитила кандидатскую диссертацию по техническим наукам. Неоконченное экономическое образование, вероятно, пригодилось ей, когда она защищала докторскую диссертацию по экономическим наукам.
Думаю, что обучение Фелиции на химика-технолога повлияло на будущую профессию её двоюродной сестры Анны Генриховны (старшей сестры моего дедушки) — она тоже выбрала эту специальность. Фелиция Иосифовна и Анна Генриховна вместе состояли в туристической и экскурсионной секциях Московского дома учёных. Машинописные отчёты об их путешествиях с пометкой «Фелициздат» на титульном листе до сих пор хранятся у нас. Эти отчёты написаны живым языком и их автор, Фелиция Иосифовна, предстаёт в них человеком увлечённым, но при этом достаточно трезво оценивающим обстоятельства, способным критически мыслить, и совершенно чуждым фанатизма. Мне кажется, что именно это показалось руководству Университета в 1923 году «политически и социально чуждым».
В мемуарах Ядвиги Яшунской прямым текстом было написано, что два брата её отца остались в Москве вместе со своими семьями. Оба этих брата, как я теперь знал, называли себя «Генрих Соломонович», но один (мой прадед) жил в районе Знаменки, а другой (его старший брат, ранее именовавшийся Гирш) — в районе Красных ворот: согласно справочникам «Вся Москва» он сменил несколько адресов. Но если про семью прадеда я, естественно, уже знал достаточно много, то про семью Гирша мне не было известно ничего.
И чтобы как-то прояснить эту часть семейного древа, я начал пробивать по различным поисковикам и спискам комбинации «Генрихович Яшунский» и «Генриховна Яшунская». Конечно, мне попалось множество документов с упоминаниями детей моего прадеда — Анны Генриховны, Иосифа Генриховича и Владимира Генриховича, но вот, наконец, на сайте «Память народа» (pamyat-naroda.ru) мне явно улыбнулась удача.
В информации о награждении Яшунского Эммануила Генриховича медалью «За оборону Ленинграда» дата и место рождения награждаемого — 28 марта 1903 года в г. Гродно, — говорили о том, что я «попал в яблочко»: Гирш Шлёмов Яшунский проживал в 1903 году в Гродно и по возрасту уже, скорее всего, обзавёлся семьёй, а мой прадед точно ещё не женился.
Правда, найти другие упоминания Эммануила Генриховича оказалось непросто. Не считая нескольких патентов в области электротехники, единственное, что мне удалось обнаружить — это фрагмент из воспоминаний М.В.Инюшина «По Великому плану» (Новый мир. 1960. №4. С.167–209), посвящённый работам на Свирьстрое.
Почти все молодые инженеры Свирьстроя, энтузиасты зимней укладки бетона и участники других работ, создавших Свирьстрою славу передовой стройки, впоследствии стали крупными руководителями. Так, Г.И.Строков — начальник строительства Кременчугской ГЭС, Д.М.Юринов строил Горьковскую гидроэлектростанцию, а сейчас заместитель начальника главка, С. А. Левшин — главный инженер строительства Каунасской ГЭС, В.А.Нейман и К.Я.Бородин — управляющие трестами, Е.Г.Вайнруб — начальник Алма-Атагэсстроя, Э.Г.Яшунский — главный инженер завода «Электрощит».
Кроме Э.Г.Яшунского в интернете нашлось ещё несколько упоминаний Р.Г.Яшунского. На этот раз подтверждение правильности догадок я нашёл в записях своих разговоров с дедушкой — в какой-то момент он упоминал, что у него есть двоюродный брат Роман: таким образом по крайней мере двух сыновей Гирша я смог обнаружить. Этой информации оказалось достаточно для того, чтобы обнаружить потомков Гирша Яшунского и связаться с ними: они подтвердили мои догадки — действительно, Эммануил и Роман были сыновьями Генриха Яшунского, который владел до революции аптекой в Гродно. Дополнительно я узнал, что у них ещё была сестра Бетси, но больше ничего мне сообщить не смогли. Всё это произошло летом 2020 года, когда самоизоляция чуть ослабла, но архивы пока не открылись, и поскольку никаких других источников информации не намечалось, я временно оставил эту ветвь поисков.
Однако, очень скоро она возникла снова сама собой, и довольно неожиданным образом. В конце августа я смог попасть в ГА РФ. Среди заказанных мною дел было, в частности, «ф. Р3917 оп.3 д. 1562 Ящунский Соломон Генрих.», но на руки мне его не выдали. Просматривая мои требования, сотрудница архива сказала, что это дело хранится в Ялуторовске. «Вы напишите туда, они Вам его пришлют», — добавила она. Скорее повинуясь привычке доводить дела до конца, нежели рассчитывая на какие-то интересные сведения, я обратился по электронной почте в Ялуторовское хранилище. И вот, некоторое время спустя я получил по электронной почте сканы страниц этого дела.
В основном оно состояло из относительно бессодержательной переписки между ВЦИК и ГПУ по поводу ареста Яшунского С.Г., но одна из страничек содержала заявление, послужившее поводом для переписки, и уже из его «шапки» было понятно, что это дело имеет отношение к реконструируемой мной истории семьи Яшунских.
ТОВАРИЩУ ЕНУКИДЗЕ Генриха Соломоновича ЯШУНСКОГО, живущего по Старой Басманной ул.д.№4 кв. № 9.
Автором заявления был Генрих Соломонович, ранее Гирш Шлёмов Яшунский, а касалось оно его сына. К заявлению была приложена сопроводительная записка на имя Енукидзе с автографом Гирша.
Суть дела напоминала эпитафию с Дикого Запада — «hanged by mistake», но, к счастью, не в таком жёстком варианте. Согласно заявлению Генриха Соломоновича:
В ночь на 29-е Июня с/г. был арестован мой сын, студент Мос- ковского Технического училища, Соломон Генрихович ЯШУНСКИЙ, 19 лет по ордеру Г.П.У. за № 847, выписанному на имя С.В. ЯШУНСКОГО арест состоялся, несомненно, по ошибке, т.к. инициалы сына моего "С.Г." / Соломон Генрихович/, а не "С.В." и он 19-ти летний мальчик лишь год тому назад кончив курс гимназии ни в каких политических органи зациях не причастен и никакой политической деятельности не занимал.
Как видно из даты на документах, речь идёт о событиях 1922-го года, а значит девятнадцатилетний мальчик родился в 1903 году. Зная, что Эммануил Генрихович родился в 1903 году, и братьев-близнецов не имел, остаётся предположить, что Соломон из заявления тождественен Эммануилу. Эта смена имени, хоть и выглядит странной, но не так неожиданна, если вспомнить, что за несколько лет до этого Гирш Шлёмов стал Генрихом Соломоновичем.
ГПУ не то, чтобы совсем арестовывало всех без разбора, но, по-видимому, решило «не пропадать же добру», и использовало случайный арест для шантажа и вербовки, поставив Соломону Генриховичу условием освобождения работу осведомителем. Согласившись под давлением, он хотел было потом пойти на попятную, но отказ от общения с ГПУ обернулся повесткой и новым арестом.
До момента получения указанной повестки сын мой никаких под- робностей не сообщал, но нравственное состояние его было крайне угнетенное: мы, родители, его ясно видели, что переживает он боль- шую душевную драму, которую мы об"ясняли нервным потрясением его, в связи с неожиданным арестом. Вызов сына РЕШЕТОВЫМ заставил его открыть нам причины тех мучительных переживаний, под гнетом ко- торых он жил в течении месяца.
Заявление во ВЦИК было написано в момент, когда Соломон Генрихович уже находился в тюрьме ГПУ, а личное обращение к Енукидзе, как видно из сопроводительной записки, должно было служить усилению эффекта от заявления, поданного обычным порядком. Генрих Соломонович апеллировал к сыновним чувствам товарища Енукидзе.
Сейчас меня интересует судьба моего сына. И если Вы вспом ните Ваше положение сына Вашей матери, то Вы должны понять весь ужас, который переживает мать моего сына, не имеющей никакой реальной возможности что нибудь сделать для него.
Не знаю, возымел ли действие этот абзац, восторжествовал ли здравый смысл, или просто повезло, но телефонограмма из ГПУ во ВЦИК от 28 сентября 1922 года сообщала, что «Яшунский Соломон Генрихович согласно постановления ГПУ от 11 сентября 1922 года из под стражи освобождается с прекращением его дела.»
Вся эта история с арестом была подтверждена внуком Эммануила Генриховича: оказалось, что он вспомнил этот эпизод буквально в тот же день, когда я получил дело из архива. Более того, он сообщил мне, что именно из-за этого ареста его дед сменил имя с Соломона на Эммануила: чтобы больше ни с кем не путали.
После обнаружения факта проживания сразу двух сестёр Гаркави в доме Мазинга на Малом Знаменском переулке, я стал искать другую информацию о Гаркави в Москве. Фамилия эта гораздо более распространённая, нежели Яшунские, и хотя не исключено, что все Гаркави в действительности родственники, наличие большого количества людей с такой фамилией и неустановленной степенью родства не слишком облегчало мне поиски.
Одной из моих отправных точек был следующий фрагмент из дедушкиных мемуаров:
Её [Полины Иосифовны] двоюродный брат Михаил Гаркави уже в молодости, как рассказывала мама, слыл местным остряком, а в последствии стал одним из популярных эстрадных конферансье. Он был очень толстым и богатым и снисходительно относился к родственникам, особенно когда женился на знаменитой Лидии Руслановой.
Таким образом, факт родства с Михаилом Гаркави был подтвержден хотя бы письменно зафиксированными семейными преданиями. Дополнительным подтверждением этого мне ещё казалась одна из неподписанных фотографий из семейного архива.
Трёх человек в верхнем ряду идентифицировать было достаточно легко: это Полина Иосифовна, Генрих Соломонович и их сын, в будущем — мой дедушка, Владимир Яшунский. Судя по его возрасту на фотографии можно сказать, что она сделана в начале 1930-х годов: он родился в 1924-м. Тучного мужчину на переднем плане я долгое время принимал как раз за Михаила Гаркави, упомянутого в дедушкиных мемуарах.
Это моё заблуждение держалось достаточное время, но в конце концов, сравнивая эту фотографию с другими достаточно точно датированными фотографиями Михаила Гаркави, я был вынужден признать, что на фото — не он. В 1930-х Михаил Гаркави, который с самого детства не отличался худобой, всё-таки выглядел довольно подтянуто. А вот фотографии из 1950-х и 1960-х гораздо больше напоминали человека с групповой фотографии.
1950-е
1930-е
1915
Вывод напрашивался сам собой (и он в итоге косвенно подтвердился множеством сторонних источников): на групповой фотографии в центре сидят родители Михаила Гаркави: Наум Борисович (Беркович) Гаркави и его жена — Любовь (Ривка-Блюма) Львовна (Лейбовна), урожденная Берхин.
Их имена и переезд в Москву задокументированы в различных биографиях Михаила Гаркави, хотя точные мотивы и детали организации переезда в Москву нигде не упоминаются. Может показаться, что в этом не было ничего необычного, но они переехали из Бобруйска в Москву в 1902 году, а в это время действовала «черта оседлости» и просто так переехать в Москву евреи не могли. Однако, каким-то чудесным образом у Наума Борисовича была бессрочно действующая паспортная книжка, выданная Санкт-Петербургским градоначальником 30 октября 1891 года (ЦГАМ ф.418, оп.72, д.199).
Причиной выбора именно Москвы могло послужить то, что экзамен на степень провизора Наум Беркович Гаркави в 1886 году сдавал в Московском университете (ЦГАМ ф.418, оп.54, д.543). Так или иначе, Гаркави поселились в Москве, и не где-нибудь, а на Знаменке. В справочниках «Вся Москва» с 1904 года они числятся сначала в доме Фетисова (№ 13), а затем (с 1912 года) — в доме 9 по Знаменке. Прямо в квартире располагался зубоврачебный кабинет Любови Львовны, что также отражено в справочниках «Вся Москва».
А ещё, по-видимому, квартира на Знаменке время от времени служила перевалочным пунктом для различных родственников, которые приезжали покорять столицу. И хотя следы этой организационно-вспомогательной деятельности, которые мне удалось обнаружить, касаются родственников по линии Гаркави, у меня есть все основания полагать, что главным организатором всевозможных «комбинаций» выступала именно Любовь Львовна (урожденная Берхин). Следы её кипучей деятельности остались в архивах: так, например, примечательна история поступления в Московский университет её сына, Михаила Гаркави, в 1915 году. Для евреев существовали квоты на поступление в университеты, однако во время Первой мировой войны для детей и иждивенцев служащих в действующей армии появляются льготы. Для Михаила Гаркави организуется хитрая схема (ЦГАМ ф.418, оп.329, д.606): его отец, Наум Борисович, получает справку о нетрудоспособности, а из Смоленской губернии сестра Любови Львовны присылает справки о том, что Михаил Гаркави находится на иждивении её мужа — Лейбы Мовшевича Залкинда, земского врача, призванного в 1914 году в действующую армию. Настойчивые просьбы рассмотреть дело Гаркави и принять в льготном порядке приводят к успеху: Михаил Гаркави в 1915 году поступает на медицинский факультет Московского университета. Правда, как мы теперь знаем, он предпочёл театр, но это уже другая история.
Полного списка тех, кому «тётя Люба» (Любовь Львовна) помогла обустроиться в Москве, конечно, нет, но какие-то отголоски позволяют частично реконструировать картину. Так, например, в 1908 году в Москве появляется помощник присяжного поверенного Иосель Беркович (он же Осип Борисович) Гаркави — младший брат Наума Борисовича. И, конечно, он селится на Знаменке в доме номер 13. Он продолжит жить там же, но уже в другой квартире (по-видимому, во флигеле с номером 13б), когда Любовь Львовна с семьёй и своим зубоврачебным кабинетом переедет в дом 9. К 1917 году он будет юрисконсультом сразу в нескольких общественных организациях.
В 1916 году в квартире на Знаменке 9 появляется Розалия Львовна Гаркави, история которой тоже попала в архив (ЦГАМ ф.363, оп.4, д.6746). Она училась на Высших Женских Курсах в Киеве, была эвакуирована в Саратов, но вынуждена была уехать оттуда из-за недостатка средств. В прошении о переводе её на Московские Высшие Женские Курсы она пишет:
Содействием родных мне предоставлена работа при конторе, могущая обеспечить мое существование в Москве и дать возможность продолжать образование при Московских Высших Женских Курсах. В случае же незачисления меня слушательницей я лишусь и того, и другого, так как прав на жительство не имею.
На обороте прошения — список приложенных документов и адрес проживания: Знаменка, д.9, кв.10. Эта история тоже со счастливым концом: как иждивенка своего двоюродного брата, служащего в действующей армии, Розалия Львовна обошла еврейские квоты и была зачислена на Курсы. Помимо счастливого конца и адреса на Знаменке в этой истории примечательны ещё два обстоятельства. Во-первых, контора, куда пристроили Розалию Львовну, была на самом деле аптекой Б.Б.Гецова на станции Хлебниково Савёловской железной дороги. По-видимому, это следствие очень широких связей Гаркави в аптечном бизнесе, о которых я уже писал раньше. А во-вторых, в документах приводится полное имя отца Розалии Львовны — Лев Вениаминович Гаркави. Почему это важно, станет понятно чуть позже.
По-видимому, так же, как Осип Борисович чуть раньше и Розалия Львовна чуть позже, в 1915 году в Москве на Знаменке оказались и сёстры Гаркави — Поля и Оля со своими семьями. Подробности мне опять-таки неизвестны, но есть надежда, что они где-то зафиксированы: муж Сары-Соры (Оли) Гаркави — Бен Цион Кац — оставил после себя воспоминания, до которых я ещё надеюсь добраться. Вряд ли две молодых семьи поселились прямо в квартире Любови Львовны, но для них нашлось место неподалёку: как раз в 1915 году был построен дом 10 по Малому Знаменскому переулку — тот самый дом Мазинга, в котором Яшунские будут жить до 1968 года.
Примечательно, что у Полины Иосифовны и Любови Львовны помимо родственных связей были и иные основания для взаимной симпатии: 5 декабря 1907 года и 10 мая 1908 года в квартире Любови Львовны проходили обыски (ГА РФ ф.63, оп.27, д.2815) по подозрению в связях с РСДРП, правда, оба — безрезультатно. Это даёт основания полагать, что Любовь Львовна была как минимум социалистических убеждений, и рада была помочь бывшим активистам Бунда, перебравшимся в Москву.
Оценить из XXI-го века силу и важность родственных связей в начале века XX-го, конечно, очень сложно. Но, по-видимому, они были гораздо важнее, чем сейчас: простое сопоставление отчеств показывает, что в дедушкиных мемуарах, которые я цитировал выше присутствует явная ошибка: Михаил Гаркави не мог быть двоюродным братом Полины Иосифовны просто потому, что Наум Борисович и Иосель Гершонович Гаркави явно не были родными братьями. Так кем же они друг другу приходились, и кем приходилась им, например, Розалия Львовна, которая тоже получила поддержку как родственница?
Для составления генеалогического древа Гаркави имеется мощнейшее основание в виде ревизских сказок 1858 года, проиндексированных на jewishgen.org. В этот момент большинство Гаркави компактно проживали в Новогрудке и окрестностях, и, по счастливой случайности, видимо, никакие части этой переписи не были утеряны. При этом за вторую половину XIX-го века в архивах (и индексах jewishgen.org) остались лишь отрывочные сведения о рождениях, браках и смертях, которые приходится совмещать с массивом данных из ревизских сказок опять-таки как кусочки паззла. Спасают отчества и даты рождения.
Кроме этих сведений, мне повезло найти в документах (ЦГАМ ф.418, оп.71, д.127) сестры Наума Борисовича, Любови Берковны Гаркави, выписку из посемейного списка, в которой перечислены все дети Берко (Бориса) Мовшевича Гаркави. Сведения из этого списка, к счастью, подтверждали мои несколько зыбкие построения, основанные на ревизских сказках и догадках. В результате соединения всех доступных мне сведений, я мог достаточно уверенно утверждать, что Михаил Гаркави был не двоюродным, а троюродным братом Полины Иосифовны, а Любовь Львовна соответственно была ей двоюродной тётей, причём даже не родной.
А что же с Розалией Львовной? Удивительно, но знание отчества (и примерного возраста) её отца, Льва Вениаминовича, позволило практически однозначно вписать их в семейное древо Гаркави, при том, что ни в каких других документах они не фигурируют. Несмотря на достаточно высокую повторяемость имён в семье Гаркави (одних Гершонов в XIX веке родилось шестеро), во всём семейном древе есть только один Беньямин Гаркави, и по возрасту он как раз годится в деды Розалии Львовне 1895 года рождения. Этот Беньямин — родной брат Иоселя Гершоновича, т. е. дядя Полины Иосифовны; его сын, Лев Беньяминович — двоюродный брат Полины Иосифовны (и троюродный брат Михаила Гаркави); внучка Беньямина, Розалия Львовна — двоюродная племянница Полины Иосифовны и троюродная внучатая племянница Любови Львовны Гаркави (причём опять-таки неродная). Воистину, трудно оценить силу родственных связей.
Поиски упоминаний Розалии Львовны и её отца привели меня к ещё одному (немного ожидаемому, но всё-таки важному) открытию: мать физика Льва Ландау, Любовь Ландау, в девичестве Гаркави, имела отчество Вениаминовна. Это не было неожиданностью, потому что в дедушкиных мемуарах имелось рукописное примечание:
Недавно узнал, что я являюсь дальним родственником покойного нобелевского лауреата академика Льва Ландау, родившегося, как и я 22 января, но 1908 г. в Баку. Девичья фамилия его мамы была Гаркави. По мнению стариков среди Гаркави не было однофамильцев.
С учётом собранных мною сведений, мать Льва Ландау располагается на семейном древе Гаркави однозначно, и Лев Ландау оказывается не таким уж далёким родственником моего деда: они — троюродные братья. Даже если оставить только «важных» для моего повествования Гаркави, семейное древо еле-еле помещается на страницу.
