Страница Алексея Яшунского

Чем больше сведений мне удаётся собрать о прошлом, тем сложнее становится о них рассказывать. Сначала даже малейшая деталь казалась достойной внимания и рассказа. Теперь же, когда множество кусочков складываются в большую картину, хочется уже рассказать обо всей картине целиком, но это гораздо труднее: в картине множество лакун, которые, возможно, никогда не будут заполнены. Могу ли я рассказывать, если я чего-то не знаю, и, скорее всего, не узнаю никогда? Но не рассказать — значит увеличить риск того, что всё собранное будет снова растеряно.

В 1858 году в Гродно умер Иосель (Осип) Яшунский, и его жена — Ривка Яшунская — осталась одна с детьми, младшему из которых, Вольфу, было всего два года. Оставшись во главе не только семейства, но и, по-видимому, семейного предприятия, Ривка успешно управляла им на протяжении почти сорока лет. С 1890-го года магазин аптечных товаров Р. Яшунской попал в адресный указатель памятной книжки Гродненской губернии. Как я смог понять, «аптечные товары» — это не лекарства, а предметы гигиены, косметика и бытовая химия. Впрочем, мемуары моего дедушки дают дополнительные сведения: «наибольшей популярностью и спросом ... пользовался препарат под названием „любчик“, предназначенный для привораживания влюбленных.» Каков спрос, такое и предложение!

Аптечные дела не мешали Ривке воспитывать детей, а потом и внуков; как пишет Жанна Корманова, её мать — Евгения Яшунская — воспитывалась именно бабушкой Ривкой: «мудрой, хотя и простой женщиной» (Kormanowa Ż. Ludzie i życie. Warszawa: Książka i Wiedza, 1982).

Справочники «Вся Россия» позволяют более детально отследить развитие сети магазинов. В 1895 году в Гродно числятся два магазина Р.Яшунской, а в Цехановце Бельского уезда — магазин, принадлежащий Мордко Иоселевичу Яшунскому, сыну Ривки. В 1897 году гродненские магазины переходят к сыновьям: один к Шлёме, другой к Вольфу. Причём уже в 1900 году владельцем магазина, принадлежавшего Шлёме, значится Гирш Шлёмович Яшунский — сын Шлёмы и внук Ривки. Магазин в Цехановце исчезает из справочников к 1902 году, а вот оба магазина в Гродно успешно существовали вплоть до начала Первой мировой войны.

Достоверно неизвестно, пытались ли Яшунские — Вольф (дядя) и Гирш (племянник) перевести свои магазины аптекарских товаров в, вероятно, более престижную категорию «аптеки», но в 1914 году Гирш стал владельцем аптеки в местечке Индура неподалёку от Гродно: правда, управлял ею аптекарский помощник Иосем. Именно необходимость в дипломированных специалистах была, по-видимому, главным препятствием к переходу в категорию аптеки. Похоже, однако, что у Гирша был план: его женой становится выпускница Сувалкской гимназии Хана Гиршевна Левинсон, которая в 1905 году в Гродненской гимназии сдаёт экзамен на звание аптекарской ученицы. Начинается долгое восхождение по фармацевтической карьерной лестнице. После трёх лет практики в аптеке Стачунского в Гродно Хана в 1909 году получает в Харьковском университете звание аптекарского помощника. Затем с июня 1911 года по июнь 1914 года снова трёхлетняя практика, на этот раз в Фарной аптеке Гродно (сейчас в этой старейшей аптеке Гродно открыт музей).

Летом 1914 года привычный мир пошатнулся. Меньше чем через три года Империя исчезнет, но до этого ещё есть время. В сентябре 1914 года Хана продолжает свою практику аптекарского помощника, неожиданным образом — в Петрограде. Почему, для чего и как была организована эта «столичная» практика — для меня загадка, но почему-то Хана Яшунская осенью 1914 года работала аптекарским помощником в аптеке на углу Загородного проспекта и Подольской улицы.

Возможное объяснение кроется в родственных связях, хотя оно явно не исчерпывающее. Тем не менее, не исключено, что свою роль в выборе места прохождения практики сыграло то, что в получасе ходьбы от этой аптеки на набережной Екатерининского канала проживал выпускник Санкт-Петербургского Императорского университета, литератор Иосиф Яшунский — сын гродненского купца второй гильдии Вольфа Яшунского и двоюродный брат Гирша Яшунского.

Нельзя с уверенностью сказать, что именно Иосиф Яшунский был причиной для краткого пребывания Ханы в Петрограде, но достоверно известно, что в 1915 году из Гродно в Петроград переехала жена Вольфа Яшунского (мать Иосифа Яшунского). Линия фронта подходила к Гродно и приказом коменданта оттуда были эвакуированы все женщины и дети (Хаеш А. Малоизвестные еврейские документы времен Первой мировой войны // Альманах «Еврейская старина». 2014. № 2 (81). berkovich-zametki.com). При этом всем торговцам, ремесленникам и мастеровым надлежало оставаться в городе.

Есть основания полагать, что Вольф Яшунский никуда не выезжал из Гродно после того, как осенью 1915 года в город вошли части Кайзеровской армии. О местонахождении Гирша Яшунского ничего неизвестно вплоть до 1920-го года: документально подтверждено, что в декабре он «служил в советской аптеке № 8 /Сретенской/» в Москве.

О перемещениях его жены Ханы известно больше: в январе 1915 года она побывала в Гродно, после чего, вероятно, выехала в Москву, где в Университете начала обучение на провизора. В 1916 году она неудачно попыталась сдать экзамен. Зимой 1917 года со второй попытки ей это всё-таки удаётся: несмотря на не слишком успешный ответ по физике, медицинский факультет счёл её достойной искомой степени. И вовремя — в стране всё начинает стремительно меняться: из удостоверения об успешной сдаче экзаменов, выданного в мае 1917 года, уже вычеркнуто слово «императорский» в названии университета. Ещё немного и все социальные лифты сначала встанут, а затем поедут вспять.

Никогда не знаешь, что окажется ценнейшим историческим документом. В условиях, когда две мировые войны прошлись катком по архивам, а из устных семейных преданий было исключено всё, что могло хоть как-то свидетельствовать о политической неблагонадёжности, приходится радоваться любым документам. Мог ли шестилетний Юра подумать, что его письмо через почти сто лет окажется уникальным источником информации?

• 

• 

Помимо того, что мяукающие котята на самом деле просят «кланица» маме, мы узнаём из письма, что Полина Иосифовна в ноябре 1923 года предприняла путешествие из Москвы в Берлин через Ригу. Путь этот, насколько я могу судить, был достаточно обычным маршрутом между Советской Россией и «заграницей», но вот обстоятельства этого путешествия представляются достаточно необычными. Во-первых, само по себе такое путешествие для советского гражданина было чем-то подозрительным. Во-вторых, поскольку в январе 1924 года у Полины Иосифовны родился третий ребёнок (мой дедушка), она совершила его, по-видимому, на седьмом месяце беременности.

Хотя путешествие произошло ещё до рождения дедушки, он что-то о нём всё-таки знал, и рассказывал мне, что Полина Иосифовна поехала в Берлин на лечение. Эта версия казалась мне несколько подозрительной, потому что, как мне представлялось, жёны советских служащих среднего звена не так уж часто выезжали на лечение заграницу. Однако более правдоподобное объяснение нашлось в итоге в личном деле младшего брата Полины Иосифовны — Моисея (или Михаила в русском варианте) Гаркави.

Это личное дело, хранящееся в ЦГАМ, оказалось объединённым с личным делом ещё одного Моисея Иосифовича Гаркави — полного тёзки младшего брата Полины Иосифовны, учившегося по странному стечению обстоятельств в том же вузе примерно в то же время. Однако довольно быстро удалось выделить страницы дела, имеющие непосредственное отношение к интересующим меня людям. Анкета Михаила Гаркави пролила свет на некоторые детали семейной истории Гаркави, неизвестные мне до этого: наконец я узнал, что отец Полины Иосифовны работал страховым агентом, а ее мать, начиная с некоторого момента, жила в Петербурге вместе с семьёй своей старшей дочери — Сары-Соры (Оли).

Однако самым важным для объяснения берлинского вояжа Полины Иосифовны были две справки, прилагавшиеся к делу Михаила Гаркави. Дважды, в 1922 и 1923 году он запрашивал у руководства Института народного хозяйства, где он учился, подтверждение того, что не имеется препятствий к его временному отъезду заграницу, в Берлин. Во втором заявлении (от 1923 года) прямо говорится, что причина поездки — тяжёлая болезнь матери.

Итак, Полина Иосифовна выехала в Берлин по вполне медицинским причинам, но касались они не её лично. Эти же обстоятельства подтверждаются ещё одним источником: после долгих поисков мне удалось заполучить мемуары Бенцеля Абрамовича Каца — мужа старшей сестры Полины Иосифовны, с которой как раз жила мать. Перевод с иврита был не самой простой задачей, но теперь мы можем узнать, что:

…в конце 1923 года моя тёща заболела и мне потребовалось две сиделки.

К сожалению, мемуары Каца в основном посвящены общественно значимым событиям, поэтому сведения про семью в них встречаются лишь небольшими вкраплениями.

Однако, путешествие Полины Иосифовны в Берлин породило ещё один исторический документ, на который за сто лет никто не решился поднять руку: старшая дочь Полины Иосифовны, Ася, тоже писала ей в Берлин о том, что происходило дома. Это письмо ценно не столько какими-то новыми сведениями, которые из него можно почерпнуть, сколько тем, что в нём «встречается» множество «исторических персонажей», взаимодействие которых можно было предполагать, но нечем было до этого подтвердить.

Москва 29.11.23
Милая и дорогая мамочка!

Сегодня получили твое письмо. Дома у нас обстоит благополучно. Юра утром с Грушей гуляют, а после обеда играют вместе в прятки. Сегодня у нас была тетя Люба и читала твое письмо и сказала что его нужно послать в Петербург и что-бы они потом прислали его назад. Я еще пока не знаю будем мы его посылать или нет потому что папа не пришел еще со службы. В библиотеке мы с Соней организовали небольшой кружок и готовим одну пьесу "Пчелку" уже к рождеству. Приходится почти каждый день уходить на репетиции. Вчера я так устала что прямо ужас. Прежде всего придя из школы стала повторять урок по музыке.

После обеда пришла учительница музыки. В то время когда она стала уходить пришла тетя Феля с Ильюшей и сказала что у Ани уже неделю тому назад родился мальчик. Юра с Ильюшей стали играть, а я пошла на репетицию. Пришла в 9 часов и стала готовить уроки. Я так устала что только немного посидела и сразу же пошла спать. В классе мы устраиваем Ленинский уголок. И у которого класса он будет лучше то тот класс получит знамя. Есть не знаю почему мне совсем не хочется. Мы уже одели шубы. Очень холодно и снег немного лежит на улицах.

Пока досвидания. Приезжай скорей.
Привет всем.
Целую крепко, крепко
Ася

Юра — это, конечно, автор письма, приведённого выше. Груша — его няня, которая потом была няней и у моего дедушки. Тётя Люба — это Любовь Львовна, мать конферансье Михаила Гаркави, благодаря которой, вероятно, Яшунские поселились на Знаменке. Она предложила переслать письмо в Петербург (удивительно, что она не называет его Петроградом), потому что именно там в 1923 году живёт ещё один брат Полины Иосифовны — Гершон Гаркави со своей семьёй. К сожалению, про Соню, которая участвовала в постановке «Пчелки», я ничего не знаю, а вот Феля — это, конечно, Фелиция Яшунская, о которой я писал ранее. Правда, кто такой Ильюша, которого она привела с собой, я совсем не представляю — это новая загадка, а вот Аня — это старшая сестра Фелиции, в замужестве Фукс, а мальчик, который у неё родился — это Лёва Фукс, его год рождения как раз 1923-й.

Немного удивительно, что Ленинский уголок начали готовить уже осенью 1923-го года, но, с другой стороны, и первый в мире памятник Ленину (в Ногинске) был установлен ещё до его смерти. До холодного января 1924-го года оставалось совсем немного.

По необъяснимой причине период с конца 1922-го до начала 1924-го года в истории семьи Яшунских оказался чрезвычайно насыщен событиями и документами. Арест и освобождение Эммануила Генриховича, исключение Фелиции Иосифовны из университета, про которые я писал раньше, приходятся как раз на этот период. Но и в семье моего прадеда — Генриха Соломоновича — также происходили различные события, оставившие важные документальные свидетельства. В частности, переход на работу в Богородско-Щелковский Треста, благодаря которому до наших дней дошла автобиография Генриха Соломоновича, произошёл именно в 1923 году.

Сам он в своей автобиографии описывает свою карьерную траекторию после 1917 года так:

После Октябрьской революции вступил в Главод (Глав. Упр. Водного Транспорта), где занимал впоследствии должность Начальника части Снабжения; по слиянии Главода с Наркомпуть в 1919-20 году я перешел на службу в ХМУ (Хозяйств.-Матер. Управл. НКПС) в качестве Уполномоченнаго по снабжению деревянного судостроения.

На самом деле уже найденные мной документы говорят о том, что в Главоде Генрих Соломонович работал только с 1920 года. До этого, вероятно, он успел поработать на разных работах, в частности, в начале 1919 года, по-видимому, был бухгалтером, а в середине 1919 года, возможно, успел побывать секретарём домового комитета. Сведения о работе в Главоде и переходе в ХМУ подтверждаются документами из архива НКПС, а вот о дальнейших подробностях работы в структурах наркомата можно узнать практически только из автобиографии.

После ликвидации ХМУ я перешел на службу в ЦУРЕК (Центр. Упр. Речного Транспорта) и был назначен Уполномоченным Мологосудостроя (Управл. судостроительных работ Мологскаго района), в каковой должности я оставался до конца 1922 года, после чего предприятие это ликвидировалось.

Косвенным источником, подтверждающим эти события, оказалась поэтическая тетрадь Генриха Соломоновича. В ней присутствует написанное 2 января 1923 года в городе Череповце Вологодской губернии стихотворение про гостиницу «Россия», по-видимому, написанное «по горячим следам».

В нём на трёх страницах представлены зарисовки из быта постояльцев гостиницы, преимущественно связанные с вопросами пропитания. Вопросы эти, по-видимому, стояли чрезвычайно остро. В комментарии после стихотворения Генрих Соломонович приписал:

Будучи в командировке, я в этой гостинице «Россия» прожил 3 недели. С продовольствием дело было плохо. Хлеба давали 300 гр. в день. В столовой давали лишь один суп, без всякого навара.

По-видимому, в командировке в Череповце Генрих Соломонович был именно в качестве уполномоченного Мологосудостроя, о чём свидетельствует его автобиография. Далее Генрих Соломонович пишет:

Два месяца я был занят ликвидацией Московской Конторы Мологосудстроя, а затем с 1 Мая 1923 года я поступил в Правление Богородско-Щелковскаго Треста, сначала на должность довереннаго, а в Августе м-це утвержден в должности Помощника Заведующего п/Отделом Оптовой Продажи, каковой пост занимаю и поныне.

Заявление о приёме на работу в Богордско-Щёлковский трест датировано 18 февраля 1923 года, резолюции о принятии на работу датированы концом апреля, с 1 мая Генрих Соломонович действительно уже работал в тресте, и буквально сразу же отправился в командировку в Нижний Новгород — организовывать представительство треста на готовящейся Нижегородской Ярмарке 1923 года.

Ежегодная Нижегородская Ярмарка, прерванная революцией и гражданской войной, была возобновлена в 1922 году, но только на второй год достигла масштабов всесоюзного события, став нэповской предтечей будущих всесоюзных выставок.

Ярмарка в Нижнем Новгороде продолжалась с 1 августа по 15 сентября 1923 года, и Генрих Соломонович, по-видимому, проработал там в качестве уполномоченного треста всё это время, а также участвовал в подготовке, которая началась с мая 1923 года. Из документальных свидетельств этого периода мне наиболее «симпатична» служебная записка авторства Генриха Соломоновича от 9 августа 1923 года.

В качестве «старшего» по представительству треста на Ярмарке, он ходатайствует перед начальством о вознаграждении наиболее ответственных работников:

Не говоря о том, что постоянные оклады т.т.Герасимова и Грачева, получаемые ими в Москве не соответствуют той ответственной работе, которую упомянутые товарищи несут здесь на Ярмарке (первый занимает должность бухгалтера вместо обычной должности старшего счетовода; второй занимает должность кассира вместо артельщика) я должен констатировать, что в то время, как все остальные сотрудники по окончании рабочего дня пользуются отдыхом, т.т. Герасимов и Грачев почти ежедневно сидят поздно ночью, чтобы привести в порядок все записи по операциям минувшего дня.

Ввиду всего вышеизложенного прошу Вашего разрешения о повышении т.т. Герасимову и Грачеву разряда ставки на время Нижегородской Ярмарки на 3 ступени.

Судя по резолюции на служебной записке, она возымела действие: оклады на время проведения Ярмарки действительно повысили, хотя и на две, а не на три ступени. По-видимому, в 1923 году руководители треста были вполне склонны использовать формулу «от каждого по способностям, каждому — по труду» в качестве практического руководства к действиям.

История Соломона (Эммануила) Генриховича Яшунского показала, что Москва в 1920-х годах могла быть небезопасным местом. Для Эммануила Генриховича всё завершилось, в общем, без последствий. К сожалению, его двоюродной сестре и почти ровеснице — Фелиции Иосифовне Яшунской, оставшейся жить в Москве, в то время как её родители с двумя младшими дочерьми в 1921 году вернулись в Польшу, повезло чуть меньше.

Интернет знает Фелицию Иосифовну в очень разных, хотя и связанных между собой ипостасях. Её работа в шинной промышленности оставила разнообразные следы, которые можно обнаружить и поныне: она автор словарей по химии, а также научно-популярных произведений («Повесть о каучуке»), она же — доктор экономических наук, эксперт журнала «Химия и жизнь», а также участница Первого женского автопробега в 1936 г. имени Сталинской конституции. В перепечатываемых «по кругу» биографиях Фелиции Иосифовны без указания конкретных источников фигурирует окончание ею экономического факультета МГУ в 1924 году. При этом в библиографических карточках составленных ею ещё в 1930-х годах словарей она записана как кандидат технических наук. Случайно найденные мной в архивах (ЦГАМ ф.Р-1609 оп.7 д.2193) документы об учёбе Фелиции Иосифовны в Университете частично объясняют это небольшое противоречие, и показывают, что упоминаемое в биографиях «окончание» было весьма драматичным.

Летом 1923 года Фелиция училась на экономическом отделении факультета общественных наук Первого Московского Университета и работала в учительницей на Красково-Малаховской опытно-показательной станции Наркомпросса (экспериментальной школе). Воспользовавшись каникулами в университете и отпуском на работе, Фелиция решила съездить повидаться с семьёй: поездки за границу в 1923 году были делом непростым, но всё ещё возможным. На работе ей выдали справку о том, что «против проведения ею следующего ей на общих основаниях отпуска с 1 июля по 1 сентября 1923 года за границей в вольном городе Данциге Президиум Красково-Малаховской Опытно-Показательной Станции наркомпросса ничего не имеет». Получив на общих основаниях заграничный паспорт, Фелиция отправилась в Данциг, где встретилась со своей семьёй. По её словам, родители предлагали ей остаться, но она отказалась, поскольку лучше «жить на оклад, но зато не дышать отравленной атмосферой угарно-шовинистического буржуазного строя Польши». К возвращению, однако, обнаружились препятствия. Согласно справке от латвийского консульства в Данциге, Фелиция не могла получить транзитную визу Латвии, не имея въездной визы СССР (c точки зрения современных законов это довольно странно, но как обстояло дело в 1923 году, я точно не знаю). Поскольку Советский Союз не имел в Данциге консульства, паспорт пришлось переслать в Берлин, из-за чего отъезд из Данцига задержался. В Москву Фелиция вернулась 10 сентября 1923 года — в разгар сессии, которую она должна была сдавать.

В результате опоздания к началу сессии Фелиции не удалось сдать все зачёты, а точнее она не успела сдать один из обязательных зачётов. Если верить версии, которую она излагает сама, её практически «подставили»:

...я лишь 10 сентября приехала в Москву, и в оставшееся мне до окончания срока экзаменационной сессии 10 дней — с 10/IX по 20/IX — сдала 6 зачетов и просто технических, в ,,погоне'' и ,,ловле'' за профессорами, не успела сдать последнего зачета. И то только потому, что профессор Новицкий обнадежил принять этот последний зачет 21 числа, а между тем все зачетные карточки проставленные в числах с 21 по 27 сентября по постановлению Деканата канцелярией были сочтены за недействительные, и, таким образом, последний зачет я сдала лишь 28 числа — и тем самым очутилась механически исключенной из Университета.

Из-за возникшей академической неуспеваемости, Фелицию отчислили из Университета. Она пыталась отменить это решение — в своей апелляции (которая, собственно, и хранится в архиве), она помимо описанных выше обстоятельств неполучения зачёта, приводит также следующие соображения:

Предполагаю, что ,,академическая неуспешность'' была лишь поводом, и явно несостоятельным поводом, и что не она привела к исключению меня из Университета, а другая причина: мое социальное происхождение. Но и причина в данном случае не выдерживает критики. Правда, отец мой мелкий фабрикант, но я уже 4 года (с 1920) живу совершенно отдельно от родителей (они в Лодзи, а я в Москве, они польские подданные, я гражданка С.С.С.Р.) и никакой материальной поддержкой с их стороны не пользуюсь.

Все эти аргументы не возымели действия: поверх «шапки» заявления студентки Яшунской синим карандашом выведена резолюция, оставляющая в силе её исключение как «политически и социально чуждого элемента».

Так что экономическое образование Фелиции Иосифовны осталось неоконченным. По-видимому, затем она перепоступила в другой вуз, получила образование химика-технолога и защитила кандидатскую диссертацию по техническим наукам. Неоконченное экономическое образование, вероятно, пригодилось ей, когда она защищала докторскую диссертацию по экономическим наукам.

Думаю, что обучение Фелиции на химика-технолога повлияло на будущую профессию её двоюродной сестры Анны Генриховны (старшей сестры моего дедушки) — она тоже выбрала эту специальность. Фелиция Иосифовна и Анна Генриховна вместе состояли в туристической и экскурсионной секциях Московского дома учёных. Машинописные отчёты об их путешествиях с пометкой «Фелициздат» на титульном листе до сих пор хранятся у нас. Эти отчёты написаны живым языком и их автор, Фелиция Иосифовна, предстаёт в них человеком увлечённым, но при этом достаточно трезво оценивающим обстоятельства, способным критически мыслить, и совершенно чуждым фанатизма. Мне кажется, что именно это показалось руководству Университета в 1923 году «политически и социально чуждым».

В мемуарах Ядвиги Яшунской прямым текстом было написано, что два брата её отца остались в Москве вместе со своими семьями. Оба этих брата, как я теперь знал, называли себя «Генрих Соломонович», но один (мой прадед) жил в районе Знаменки, а другой (его старший брат, ранее именовавшийся Гирш) — в районе Красных ворот: согласно справочникам «Вся Москва» он сменил несколько адресов. Но если про семью прадеда я, естественно, уже знал достаточно много, то про семью Гирша мне не было известно ничего.

И чтобы как-то прояснить эту часть семейного древа, я начал пробивать по различным поисковикам и спискам комбинации «Генрихович Яшунский» и «Генриховна Яшунская». Конечно, мне попалось множество документов с упоминаниями детей моего прадеда — Анны Генриховны, Иосифа Генриховича и Владимира Генриховича, но вот, наконец, на сайте «Память народа» (pamyat-naroda.ru) мне явно улыбнулась удача.

В информации о награждении Яшунского Эммануила Генриховича медалью «За оборону Ленинграда» дата и место рождения награждаемого — 28 марта 1903 года в г. Гродно, — говорили о том, что я «попал в яблочко»: Гирш Шлёмов Яшунский проживал в 1903 году в Гродно и по возрасту уже, скорее всего, обзавёлся семьёй, а мой прадед точно ещё не женился.

Правда, найти другие упоминания Эммануила Генриховича оказалось непросто. Не считая нескольких патентов в области электротехники, единственное, что мне удалось обнаружить — это фрагмент из воспоминаний М.В.Инюшина «По Великому плану» (Новый мир. 1960. №4. С.167–209), посвящённый работам на Свирьстрое.

Почти все молодые инженеры Свирьстроя, энтузиасты зимней укладки бетона и участники других работ, создавших Свирьстрою славу передовой стройки, впоследствии стали крупными руководителями. Так, Г.И.Строков — начальник строительства Кременчугской ГЭС, Д.М.Юринов строил Горьковскую гидроэлектростанцию, а сейчас заместитель начальника главка, С. А. Левшин — главный инженер строительства Каунасской ГЭС, В.А.Нейман и К.Я.Бородин — управляющие трестами, Е.Г.Вайнруб — начальник Алма-Атагэсстроя, Э.Г.Яшунский — главный инженер завода «Электрощит».

Кроме Э.Г.Яшунского в интернете нашлось ещё несколько упоминаний Р.Г.Яшунского. На этот раз подтверждение правильности догадок я нашёл в записях своих разговоров с дедушкой — в какой-то момент он упоминал, что у него есть двоюродный брат Роман: таким образом по крайней мере двух сыновей Гирша я смог обнаружить. Этой информации оказалось достаточно для того, чтобы обнаружить потомков Гирша Яшунского и связаться с ними: они подтвердили мои догадки — действительно, Эммануил и Роман были сыновьями Генриха Яшунского, который владел до революции аптекой в Гродно. Дополнительно я узнал, что у них ещё была сестра Бетси, но больше ничего мне сообщить не смогли. Всё это произошло летом 2020 года, когда самоизоляция чуть ослабла, но архивы пока не открылись, и поскольку никаких других источников информации не намечалось, я временно оставил эту ветвь поисков.

Однако, очень скоро она возникла снова сама собой, и довольно неожиданным образом. В конце августа я смог попасть в ГА РФ. Среди заказанных мною дел было, в частности, «ф. Р3917 оп.3 д. 1562 Ящунский Соломон Генрих.», но на руки мне его не выдали. Просматривая мои требования, сотрудница архива сказала, что это дело хранится в Ялуторовске. «Вы напишите туда, они Вам его пришлют», — добавила она. Скорее повинуясь привычке доводить дела до конца, нежели рассчитывая на какие-то интересные сведения, я обратился по электронной почте в Ялуторовское хранилище. И вот, некоторое время спустя я получил по электронной почте сканы страниц этого дела.

В основном оно состояло из относительно бессодержательной переписки между ВЦИК и ГПУ по поводу ареста Яшунского С.Г., но одна из страничек содержала заявление, послужившее поводом для переписки, и уже из его «шапки» было понятно, что это дело имеет отношение к реконструируемой мной истории семьи Яшунских.

ТОВАРИЩУ ЕНУКИДЗЕ
                                 Генриха Соломоновича
                                 ЯШУНСКОГО, живущего по
                                 Старой Басманной ул.д.№4
                                 кв. № 9.

Автором заявления был Генрих Соломонович, ранее Гирш Шлёмов Яшунский, а касалось оно его сына. К заявлению была приложена сопроводительная записка на имя Енукидзе с автографом Гирша.

Суть дела напоминала эпитафию с Дикого Запада — «hanged by mistake», но, к счастью, не в таком жёстком варианте. Согласно заявлению Генриха Соломоновича:

       В ночь на 29-е Июня с/г. был арестован мой сын, студент Мос-
 ковского Технического училища, Соломон Генрихович ЯШУНСКИЙ, 19 лет
 по ордеру Г.П.У. за № 847, выписанному на имя С.В. ЯШУНСКОГО арест
 состоялся, несомненно, по ошибке, т.к. инициалы сына моего "С.Г."
 / Соломон Генрихович/, а не "С.В." и он 19-ти летний мальчик лишь
 год тому назад кончив курс гимназии ни в каких политических органи
 зациях не причастен и никакой политической деятельности не занимал.

Как видно из даты на документах, речь идёт о событиях 1922-го года, а значит девятнадцатилетний мальчик родился в 1903 году. Зная, что Эммануил Генрихович родился в 1903 году, и братьев-близнецов не имел, остаётся предположить, что Соломон из заявления тождественен Эммануилу. Эта смена имени, хоть и выглядит странной, но не так неожиданна, если вспомнить, что за несколько лет до этого Гирш Шлёмов стал Генрихом Соломоновичем.

ГПУ не то, чтобы совсем арестовывало всех без разбора, но, по-видимому, решило «не пропадать же добру», и использовало случайный арест для шантажа и вербовки, поставив Соломону Генриховичу условием освобождения работу осведомителем. Согласившись под давлением, он хотел было потом пойти на попятную, но отказ от общения с ГПУ обернулся повесткой и новым арестом.

    До момента получения указанной повестки сын мой никаких под-
 робностей не сообщал, но нравственное состояние его было крайне
 угнетенное: мы, родители, его ясно видели, что переживает он боль-
 шую душевную драму, которую мы об"ясняли нервным потрясением его,
 в связи с неожиданным арестом. Вызов сына РЕШЕТОВЫМ заставил 
 его открыть нам причины тех мучительных переживаний, под гнетом ко-
 торых он жил в течении месяца.

Заявление во ВЦИК было написано в момент, когда Соломон Генрихович уже находился в тюрьме ГПУ, а личное обращение к Енукидзе, как видно из сопроводительной записки, должно было служить усилению эффекта от заявления, поданного обычным порядком. Генрих Соломонович апеллировал к сыновним чувствам товарища Енукидзе.

    Сейчас меня интересует судьба моего сына. И если Вы вспом
 ните Ваше положение сына Вашей матери, то Вы должны понять весь
 ужас, который переживает мать моего сына, не имеющей никакой
 реальной возможности что нибудь сделать для него.

Не знаю, возымел ли действие этот абзац, восторжествовал ли здравый смысл, или просто повезло, но телефонограмма из ГПУ во ВЦИК от 28 сентября 1922 года сообщала, что «Яшунский Соломон Генрихович согласно постановления ГПУ от 11 сентября 1922 года из под стражи освобождается с прекращением его дела.»

Вся эта история с арестом была подтверждена внуком Эммануила Генриховича: оказалось, что он вспомнил этот эпизод буквально в тот же день, когда я получил дело из архива. Более того, он сообщил мне, что именно из-за этого ареста его дед сменил имя с Соломона на Эммануила: чтобы больше ни с кем не путали.